ГЕННАДИЙ ГЕОРГИЕВ

ГИТАРА

До последнего выкрика

ты держался в бою.

До последнего вылета

нес гитару свою.

Но однажды в кабине

с желваками у скул

в обгоревшей машине

до своих дотянул.

А на взлетной площадке,

расставаясь с людьми,

мне сказал:

- Всё в порядке,

вот гитару возьми.

И носилки по росам

унесли в медсанбат,

и увидел я слезы

на глазах у ребят...

Быстро годы уходят,

превращаются в быль.

Как тебе не подходит

слово горькое «был».

Но осталась недаром

здесь со мной на земле –

фронтовая гитара

в обгоревшем чехле.

ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА

 ГИТАРА

Начинается

плач гитары.

Разбивается

Чаша утра,

Начинается

плач гитары.

О, не жди от нее

Молчанья,

Не проси у неё

молчанья

Неустанно

гитара плачет.

как вода по каналам - плачет,

как ветра над снегами - плачет,

не моли её  

о молчанье!

Так плачет закат о рассвете,

так плачет стрела без цели,

так песок раскаленный плачет

о прохладной красе камелий,

Так прощается с жизнью птица

под угрозой змеиного жала.

О гитара,

бедная жертва

пяти проворных кинжалов!

      Перевод с испанского М. Цветаевой.

МАРИНА ТАРАСОВА

*   *   *

Женщина играет на органе.

Как тесен ей концертный свод!

На белокаменном экране –

освобожденных чувств полет.

Она взошла, она решилась,

презрев извечный женский страх,

и сила громкая пробилась

в державных бережных руках.

Так в старой баховской токкате

ликует, буйствует, живет

грядущей женщины праматерь –

освобожденных чувств полет.

ВИКТОР ГЮГО

Из книги «ВСЕ СТРУНЫ ЛИРЫ

В напевах струн и труб есть радостные тайны;

Люблю в ночном лесу я рога зов случайный,

Люблю орган: он - гром и лира, ночь и блеск,

Он - дрожь и бронза, он волны безмерной всплеск,

Он - горн гармонии, встающей в туче черной;

Люблю я контрабас, что плачется упорно;

И, под трепещущим смычком, люблю душой

Я скрипку страшную: в себя вместив гобой,

Шум леса, аквилон, лет мушки, систр, фанфары,

Льет полусвет её мучительные чары...

                                          Перевод с франц. В. Брюсова.

ИГОРЬ ТАЯНОВСКИЙ

 ЖАЛЕЙКА

Забытая людьми

Узкоколейка.

Веселенький

Березовый подрост.

И где-то тихо -

Дудочка,

Жалейка.

И вроде мир

Бесхитростен

И прост.

Жалейку смастерить –

Простое дело.

Всего и нужно –

Бузина да нож.

Но чтоб она

В руках твоих

Жалела.

Тут важно,

Что ты в дудочку

Вдохнешь.

Люблю тебя,

Простая чародейка.

Но до сих пор

Не приложу ума,

За что весь мир

Жалеешь ты.

Жалейка?

На что ты миру

Жалишься сама?

     ОНЕГИН  ГАДЖИКАСИМОВ

 ПАСТУХ

В горах, уснувших ночью темной,

Костер устало догорал

Пастух, накрывшись буркой теплой,

В тиши на дудочке играл.

Казалось, месяц в небе замер,

И звезды - стали чуть светлей...

Пастух с закрытыми глазами

Играл на дудочке своей.

Играл пастух и видел смутно

Свой дом, где ждет его жена,

Висячий мост над речкой бурной,

Платан, растущий у окна.

И стариков, ведущих чинно

Неторопливый разговор

О том, наверно, что мужчина

Не должен жить вдали от гор.

Лилась мелодия пастушья

- И задушевна и нежна! –

Кому-нибудь в селе уснувшем

В полночный час была слышна.

И даже детям в колыбелях

Той ночью снился до утра

Пастух с волшебною свирелью

У догоравшего костра...

 АЛЕКСАНДР  БЛОК

ИЗ ЦИКЛА «АРФЫ И СКРИПКИ»

Свирель запела на мосту,

И яблони в цвету.

И ангел поднял в высоту

Звезду зеленую одну,

И стало дивно на мосту

Смотреть в такую глубину,

В такую высоту.

Свирель поет: взошла звезда,

Пастух, гони стада...

И под мостом поет вода:

Смотри, какие быстрины,

Оставь заботы навсегда,

Такой прозрачной глубины

Не видел никогда...

Такой глубокой тишины

Не слышал никогда...

Смотри, какие быстрины,

Когда ты видел эти сны?

ТОМАС МУР

ПРОИСХОЖДЕНИЕ АРФЫ

 Знаешь, арфа моя, что звенит под рукой,

В незабвенные дни была Девой Морской,

И вечерней порой, беспредельно нежна,

В молодого скитальца влюбилась она.

Но, увы, не пленился певец, в свой черёд,

Тщетно плакала дева всю ночь напролёт,

И пришлось, чтоб терзанья се прекратить,

В сладкозвучную арфу ее превратить.

Вот как сжалились древле над ней небеса;

Стали струнами арфы ее волоса,

Но ещё воздымалась блаженная грудь,

Чтобы чары любви в перезвоны вдохнуть.

Так любовью и скорбью звенит под рукой

Арфа в образе дивном наяды морской:

Ты о ласках любви ей вещать повели

И о муках разлуки, когда я вдали!

                                                 Перевод с англ. А. Голембы.

Всеволод Рождественский

ВИОЛОНЧЕЛЬ

Виолончель исходит в томном

стоне,

Гудит, жужжит, как шмель

в июльский зной.

Растаяли в святилище симфоний

Колонны, люстры, строгих кресел

строй.

И нет пюпитра перед черным

фраком,

Нет к струнам наклоненной

головы.

Уж не смычок скользит

по нотным знакам,

А ветер по кудрям листвы.

Прозрачными глухие стали стены,

Шумит за ними пробужденный

сад,

Где липы о печали сокровенной

Широким вздохом с миром

говорят.

Поет и для меня "Сомненье"

Глинки

Безжалостной тревогой дней

былых,

И спорят звуки в страстном

поединке

Минувших бед и радостей моих.

Теофилис Тильвитис

Виолончельный вздох и скрипок переливы,

И влажный голос флейт я сердцем повторил.

И радостная дрожь прошла по мне пугливо,

Как легкий ветерок от лебединых крыл.

Воды и крыльев плеск, и гордое скольженье…

Но кончен звуков пир и белоснежных тел.

И я ушел, но все хранит воображенье

Крылатый взлет смычков, — когда и я летел.

Расул Гамзатов

 РОЯЛЬ В ХИРОСИМЕ

Мне помогала музыка забыть

И то, что я забыть не мог, бывало.

И то случалось музыке будить,

Что было на века, да миновало.

Бывало замирал притихший зал,

И предо мною раздвигались дали,

И мне казалось, что игравший

знал

О радости моей и о печали.

Но позабыть мне было суждено

Все звуки в этом крае

незнакомом,

Иль звуки те, что я забыл давно,

Нахлынули и встали в горле

комом.

Рояль, поставленный на

постамент,

Звучал в тиши музея, негодуя,

Не знал я, что безмолвный

инструмент

Рождать способен музыку такую!

Я, вымолвить не в силах ничего,

Стоял ошеломленный,

мне казались

Расшатанные клавиши его

Зубами, что во рту едва

держались.

Я думал о событьи давних дней,

Что не вернешь ничто и не

поправишь,

Что нету даже праха тех людей,

Чьи пальцы знали холод этих

клавиш.

И плыл безмолвный траурный

мотив

Над миром, где пролито столько

крови,

И потрясение голову склонив,

Ему внимали Моцарт и Бетховен.

           ЯКОВ  ХАЛЕЦКИЙ

* * *

О, если б вы Знали,

Как нежен фагот,

Какая душа у рояля!

И флейта, влюбленно вздыхая,

Поет -

Быть может, вы тоже слыхали?

Как арфа,

Прислушавшись к звукам рожка,

Ему отвечает охотно,

А скрипки,

Гармонией красок дыша,

Собрали волшебные ноты.

Я очень люблю их –

Моих дорогих

Друзей самых верных

И вечных.

И где бы ни шел я по жизни,

Без них

Мне было бы пусто, конечно.

И каждый из них,

Оставаясь собой,

Сливается в звонком потоке

В оркестре

С такою счастливой судьбой –

И близкой

И снова далекой,

Где столько красот,

Необычных подчас,

Ведут свои партии хором.

И снова басит

Ветеран-контрабас

В согласьи с самим дирижером,

А ноты,

Слегая с натянутых струн,

Вокруг рассыпают, улыбки.

И вторят им

Полные радостных дум

Гитары, и трубы, и скрипки!

В.СОЛОУХИН.

 Дирижер.

 Вокруг него сидели музыканты –

у каждого особый инструмент,

Сто тысяч звуков, миллион оттенков!

А он один, над ними возвышаясь,

Движеньем палочки, бровей, и губ, и тела,

И взглядом, то молящим, то жестоким,

Те звуки из безмолвья вызывал…

То скрипки вдруг польются,

То тревожно

Господствовать начнет виолончель.

То фортепьяно мощные фонтаны

Ударят вверх, и взмоют, и взовьются,

И в недоступной зыбкой вышине

Рассыплются на брызги и на льдинки.

Чтоб с легким звоном тихо замереть…

Все правильно. Держать у ног стихию

И есть искусство. Браво, дирижер!

    ВАЛЕНТИН СИДОРОВ

 ДУХОВЫЕ ОРКЕСТРЫ

 Какая сила в духовых оркестрах!

Какая сила и какая грусть

В мелодиях, забытых, и известных,

И вытверженных нами наизусть.

Когда они вторгаются в безмолвие,

Особым светом всё освещено,

В Воронеже, в Орле и в Подмосковье

Взрывной волною время смещено.

Глядит нам вслед огнем объятый город.

Пыль на висках, как будто серебро.

И воздух цепенеющий расколот

Тревожной сводкой Совинформбюро.

А небо, небо - в беспрерывном гуле...

Играют трубы на закате дня,

И звуки, как светящиеся пули,

Летят, в закатном зареве звеня.

Когда, к холодным мундштукам припавши,

Оркестры будят тишину вокруг,

Дыханье павших, без вести пропавших

Опять весь мир пронизывает вдруг.

И вот опять проснулось и воскресло

Все то, что сердце знает наизусть...

Какая сила в духовых оркестрах!

Какая сила и какая грусть...

ОЛЬГА ПОЛЕНЦ

МАЛЬЧИК, ИГРАЮЩИЙ НА ПИАНИНО

 Маленький мальчик                    

неумело, неуверенно играл упражнения. 

Потом бойко отбарабанил назойливую песенку...

Вдруг зазвучало что-то полнозвучное,

рождающее жизнь, взывающее к жизни,

утверждающее жизнь, даже самую неприметную.

Это - «Сурок» Бетховена.

Пальцы мальчика на клавишах, его русые волосы

озарились светом.

«Это - «Сурок» Бетховена, - объяснил он, -

но до конца я не умею его играть».

Он закрыл крышку пианино,

и свет, озаривший его, погас.

  ЯКОВ  БЕЛИНСКИЙ

РОЯЛЬ

Летящий на одном крыле.

Среди созвездий.

В дымной туче.

Над бездной. Над волной кипучей.

Почти забывший о земле.

Из чёрных выгнутых зеркал

нездешнее сооруженье,

в которое глядится зал,

в своё вникая отраженье.

Дождь струн в разрыве облаков.

Звенящий лабиринт рояля.

Весь в перекрестьях острой стали.

Внятнее внятного - без слов…

Боль жаждет раствориться в звуке,

ей тяжко дышится в тиши,

и Рихтера большие руки

светло касаются души...

ЯКОВ БЕЛИНСКИЙ

ОРКЕСТР

 Как сквознячок прохладным летом

свистит, пронизывая зданье,

так сквозь кленовый домик флейты

летит живой души дыханье.

Как победитель марафона

иль схимник, одержимый бесом,

кричит безумье саксофона,

вонзая в кровь свои диезы.

И самый страшный, самый старший,

настырно, безотрывно, рьяно,

пути прокладывает маршам

козлиный топот барабана.

Как члены разношерстной лиги,

где тросы трутся, как торосы,

все разнобоки, разнолики,

разбойны и разноголосы...

Те торжествуют, эти - хмуры,

те - зрячи, а у этих—шоры...

Но – настежь - ветром! - партитура!

Следи за бровью дирижера!..

Аллегро переходит в престо,

сплочен и слитен хор металла,

и властно над безмолвьем зала

царит гармония оркестра.

Илья Сельвинский

НА КОНЦЕРТЕ

 Дирижер, крутой и своевольный,

Жаждой бури явно обуян:

В скрипках зыбь, в виолончелях

волны,

В контрабасах воет океан.

И сквозь этот музыкальный хаос,

От родной отчаливши земли,

Выплыли, как приказал им Штраус,

Арфы, золотые корабли.

Как ревет и воет океан!

Что мы, кораблишки, делать станем?

Но с небес мерцает им орган

Серебристым северным сияньем.